Достоевский ф. м. - В мире достоевского

    Одно слово, сказанное с убеждением,
    с полной искренностью и без колебаний,
    лицом к лицу, гораздо более значит,
    нежели десятки листов исписанной бумаги.
    Ф.Достоевский
    Он так и говорил с читателем — всегда как бы лицом к лицу и перед лицом всего мира, с полной искренностью и без колебаний. Он верил в человека, в духовность его природы, оттого и доверял ему беспредельно как писатель. Влияние его на внутреннюю жизнь человечества поистине и до сих пор еще до конца не оценено.
    За Достоевским издавна закрепилось определение 'певец униженных и оскорбленных', но наряду с ним широко бытует и прямо враждебное этому определение-, 'пророк сверхчеловека', 'предтеча Ницше'.
    С осознанной гордостью и ответственностью называл себя Достоевский реалистом, но его и до сих пор пытаются изобразить как отца западного модернизма, авангардизма... Так, в интерпретациях некоторых западных толкователей 'кошмарные' романы Достоевского являются моделью неоавангардистской антипрозы. Ярко антибуржуазный мыслитель в интерпретациях отдельных западных толкователей выглядит духовным отцом 'тех современных буржуазных писателей, которые пытаются провозгласить характерными героями нашего времени невротиков и психопатов, стоящих вне культуры, вне общества, вне интеллекта'.
    Под пером одних комментаторов Достоевский предстает писателем, отрешенным от каких бы то ни было социальных проблем его эпохи, другими осмысливается как провозвестник 'социального и нравственного обновления человечества'. 'Мракобес', противник любой революционной борьбы — для одних, он же — герой 'социальных битв XIX века', 'предшественник большевиков', 'символ революционной России' — для других.
    'Узконациональный' писатель, апостол 'шовинизма', 'национальной исключительности', 'самый русский из всех русских писателей' (по более мягкому определению), тот же Достоевский осознается на Западе как истинный учитель и проповедник путей выхода из тупиков буржуазного сознания, как писатель, отвечающий именно национальным интересам антибуржуазно и антишовинистически мыслящей интеллигенции.
    В каких только смертных грехах и до сих пор не обвиняется писатель, какие только преступления (подлинные и мнимые) его героев не приписываются на его собственный счет. Великий инквизитор — это де сам Достоевский, но, с другой стороны, и князь Мышкин оказывается литературной маской писателя. И отец Зосима, и старец Тихон — тоже он, Ставрогин, Раскольников, Свидригайлов, 'подпольный герой' — все они якобы автопортреты их творца.
    Да, противоречий и сложностей как в творчестве самого Достоевского, так и в нашем понимании его, отношении к нему — слишком много. И все-таки нельзя остановиться на этом признании, нужно попытаться проникнуть в те глубины личности и творчества писателя, которые бы открыли нам за всеми этими противоречиями единство личностных и творческих оснований такого поистине великого явления, как Достоевский. 'Трагедия Эсхила и драмы Шекспира не могли потрясти души своих современников глубже, чем всколыхнули нас 'Идиот', 'Братья Карамазовы', 'Анна Каренина'... — писал классик французской литературы Ромен Роллан. — Где... искали мы нашу духовную пишу и наш насущный хлеб, когда нашего чернозема уже не хватало, чтобы удовлетворить наш голод? Кто как не русские писатели были нашими руководителями? Толстой и Достоевский создали нашу душу...'