Гончаров и. а. - Образ ильи обломова в романе и. а. гончарова

    Перед нами была просыпавшаяся Россия..
    А. Герцен
    Илья Ильич Обломов, когда-то резвый, живой и любознательный мальчик, влача праздное, паразитическое существование (зачем трудиться, когда на это есть триста Захаров!), постепенно опускается. Праздность становится его идеалом. 'Жизнь в его глазах, — говорится в романе, — разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки — это у него синонимы; другая — из покоя и мирного веселья'. Праздность, лень и апатия настолько укоренились в Обломове, что он иной идеал жизни считает даже противоестественным. 'Да разве я мучусь, разве работаю? — запальчиво объясняет Обломов своему слуге Захару. — Кажется, подать, сделать есть кому! Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава Богу! Стану ли я беспокоиться?'
    Не мудрено, что Обломов далек от интересов практической жизни, тяготится ее запросами, не способен оградить даже собственные интересы. Когда втершийся в доверие Обломова жулик и шантажист расспрашивает о состоянии его дел, Обломов дает ответ, потрясающий своей откровенностью. 'Послушайте... Послушайте, — повторил он расстановис-то, почти шепотом, — я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я, или беден, буду ли я через год сыт, или буду нищий — я ничего не знаю! — заключил он с унынием...' Примечательна эта деталь — Обломов делает свое признание 'почти шепотом'. Перед ним, быть может, впервые, предстал весь трагизм и беспомощность его положения. И несмотря на это осознание, гибель Обломова неизбежна.
    Гончаров суров и непреклонен в анализе участи своего героя, хотя писатель и не замалчивает добрых его качеств. 'Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить'.
    Обломовщина — это не только сам Илья Ильич Обломов. Это и крепостная Обломовка, где начинал свою жизнь и воспитывался герой; это и 'Выборгская Обломовка' в доме Агафьи Матвеевны Пшеницыной, где Обломов закончил свое бесславное поприще; это и крепостной Захар, с его рабской преданностью барину, и сонмище жуликов, проходимцев, охот ников до чужого пирога (Тарантьев, Иван Матвеевич, Затертый), сновавших вокруг Обломова и его даровых доходов. Крепостной строй, порождавший такие явления, говорил всем своим содержанием роман Гончарова, был обречен на гибель, его уничтожение стало насущным требованием эпохи.
    Революционно-демократическая критика видела в истории Обломова и тот общественный смысл, который склонна была не замечать либерально-дворянская критика. В бесплодных исканиях и стремлениях Обломова, в его прекраснодушной фразе, которой он был не чужд в редкие минуты воодушевления, Добролюбов увидел общее с той либеральной, бесплодной болтовней, которой предавались, прикрывая свое бездействие, многочисленные деятели из дворян предреформенной поры. Более того, Добролюбов раскрыл в типе Обломова то общее, что связывало этого героя с предшествующими героями русской литературы. Онегин, Печорин, Рудин, а затем Обломов — вот этапы эволюции дворянского героя в литературе и в жизни.
    Эпиграфом к статье 'Что такое обломовщина?' Добролюбов избрал полные глубокого смысла слова Гоголя из второго тома 'Мертвых душ': 'Где же тот, кто бы на родном языке русской души умел бы сказать нам это всемогущее слово 'вперед'? Веки проходят за веками, полмильона сидней, увальней и болванов дремлет непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произнести его, это всемогущее слово...' Вопрос, поставленный в эпиграфе, вопрос об активном историческом деятеле, о подлинно положительном герое литературы волновал все передовое русское общество. И роман Гончарова, и статья Добролюбова со всей непреложностью отвечали, что такими деятелями, такими героями уже не могли быть ни Онегины, ни Печорины, ни тем более Обломовы.