Петрарка - основоположник послесредневекового гуманизма

           ПЕТРАРКА - ОСНОВОПОЛОЖНИК ПОСЛЕСРЕДНЕВЕКОВОГО ГУМАНИЗМА

      Возрождение, или Ренессанс ( от фр. renaitre - возрождаться ), одна из
самых ярких эпох в развитии европейской  культуры,  охватывающая  почти  три
столетия с середины XIV в. до первых десятилетий  XVII  в.  Это  была  эпоха
крупных перемен  в  истории  народов  Европы.  В  условиях  высокого  уровня
городской   цивилизации   начался   процесс   зарождения   капиталистических
отношений и кризис феодализма,  происходило  складывание  наций  и  создание
крупных национальных государств, появилась новая форма  политического  строя
- абсолютная монархия, формировались новые общественные группы- буржуазия  и
наемный  рабочий  люд.  Менялся  и  духовный  мир  человека.  Человек  эпохи
Возрождения был охвачен жаждой самоутверждения, великих  свершений,  активно
включался в общественную  жизнь,  заново  открывал  для  себя  мир  природы,
стремился к глубокому ее постижению, восхищался ее  красотой.  Для  культуры
Возрождения характерно светское восприятие и  осмысление  мира,  утверждение
ценности земного бытия, величия разума и творческих  способностей  человека,
достоинства личности. Гуманизм ( от  лат.  humanus  -  человеческий  )  стал
идейной основой культуры Возрождения.
      Гуманисты выступили против диктатуры католической  церкви  в  духовной
жизни общества. Они критиковали метод схоластической  науки,  основанный  на
формальной  логике  (  диалектике  ),  отвергали  ее  догматизм  и  веру   в
авторитеты, расчищая тем самым путь для свободного развития  научной  мысли.
Гуманисты призывали к изучению античной культуры, которую  церковь  отрицала
как  языческую,  воспринимая  из  нее  лишь   то,   что   не   противоречило
христианской доктрине. Восстановление античного наследия  не  было  для  них
самоцелью,   а   служило   основанием   для   решения   актуальных   проблем
современности,  для  построения  новой  культуры.  Зарождение   ренессансной
литературы во второй половине XIV в. связано с именами Франческо Петрарки  и
Джованни  Боккаччо.  Они   утверждали   гуманистические   идеи   достоинства
личности,  связывая  его  не  с  родовитостью,  а  с  доблестными   деяниями
человека, его свободой и правом на наслаждение радостями земной жизни.
      Явление Петрарки огромно. Оно не покрывается пусть даже самым  высоким
признанием его собственных литературных заслуг. Личность,  поэт,  мыслитель,
фигура общественная  -  в  нем  нераздельны.  Вот  уже  более  шестисот  лет
человечество чтит великого итальянца прежде всего за то,  что  он,  пожалуй,
как никто другой, способствовал наступлению  новой  эпохи  открытия  мира  и
человека, прозванной Возрождением.
      Франческо Петрарка (1304-1374) был первым великим гуманистом, поэтом и
гражданином, который сумел прозреть  цельность  предвозрожденческих  течений
мысли и объединить их в поэтическом  синтезе,  ставшей  программой  грядущих
европейских поколений. Своим творчеством  он  сумел  привить  этим  грядущим
разноплеменным поколениям Западной и Восточной Европы сознание  -  пусть  не
всегда четкое - некоего духовного  и  культурного  единства,  благотворность
которого сказывается и в современный наш век.
      Петрарка - родоночальник новой современной поэзии. Его  “Книга  песен”
надолго определила  пути  развития  европейской  лирики,  став  своего  рода
непререкаемым образцом. Если на первых порах для современников  и  ближайших
последователей у себя  на  родине  Петрарка  являлся  великим  реставратором
классической  древности,  провозвестником  новых   путей   в   искусстве   и
литературе,  непогрешимым  учителем,  то,  начиная  с   1501   года,   когда
стараниями Пьетро Бембо и  типографщика  Альдо  Мануцио  Ватиканский  кодекс
“Книги песен” (“Canzoniere”) был предан широкой  гласности,  началась  эпоха
петраркизма, причем не только в  поэзии,  но  и  в  области  эстетической  и
критической мысли. Петраркизм вышел за пределы Италии.  Свидетельством  тому
“Плеяда” во Франции, Гонгора в Испании,  Камоэнс  в  Португалии,  Шекспир  и
елизаветинцы в Англии, Кохановский в Польше. Без Петрарки их лирика была  бы
не только непонятной для нас, но и попросту невозможной.
      Мало того, Петрарка проторил  своим  поэтическим  наследникам  путь  к
познанию задач и сущности  поэзии,  познанию  нравственного  и  гражданского
призвания поэта.


      В невольно возникающем при чтении Петрарки  автопортрете  бросается  в
глаза черта: потребность в любви. Это и желание любить  и  потребность  быть
любимым. Предельно четкое выражение эта черта нашла в любви поэта  к  Лауре,
главному  предмету  сонетов  и  других  стихотворений,  составляющих  “Книгу
песен”. Любви Петрарки к Лауре посвящено неисчислимое  количество  ученых  и
беллетризованных произведений. Лаура -  фигура  вполне  реальная.  Любовь  к
ней, как это часто бывает  в  настоящей  поэзии,  сублимированная,  к  концу
жизни поэта несколько приутихшая и едва ли не слившаяся с  представлением  о
любви райской, идеальной.
      Конкретнее в жизни Петрарки любовь к домашним ( матери, брату Герардо,
племяннику Франческо ),  к  многочисленным  друзьям:  Гвидо  Сетте,  Джакомо
Колонна, Джованни Боккаччо и многим другим. Вне дружбы, вне любви к  ближним
и  вообще  к  людям  Петрарка  не  мыслил  себе   жизни.   Это   накладывало
определенный нравственный отпечаток  на  все  им  написанное,  привлекало  к
нему, повсеместно делало своим, любимым.
      Еще одна черта, которую обнажил в себе сам поэт, за  которую  порой  (
особенно на склоне лет ) себя бичевал: это любовь  к  славе.  Не  в  смысле,
однако, простого тщеславия. Желание славы у Петрарки было теснейшим  образом
связано  с  творческим  импульсом.  Оно-то  в  большей  степени  и  побудило
Петрарку заняться писательством. С годами и  эта  любовь,  любовь  к  славе,
стала умеряться. Достигнув  славы  беспримерной,  Петрарка  понял,  что  она
вызывает в окружающих куда больше зависти, чем добрых чувств.  В  “Письме  к
потомкам” он с грустью пишет о своем увенчании в Риме, а перед смертью  даже
готов признать триумф Времени над Славой.
      Любопытно, что любовь к Лауре и любовь к Славе между собой  не  только
не враждовали, но даже  пребывали  в  тесном  единении,  что  подтверждается
устойчивой в поэзии Петрарки сим великой: Лаура и лавр. Но так было до  поры
до времени. В годы самоочистительных раздумий Петрарка  вдруг  почувствовал,
что и любовь к Лауре, и желание Славы  противны  стремлению  обрести  вечное
спасение. И вовсе не потому - а это чрезвычайно существенно для Петрарки!  -
что они греховны сами по себе.  Нет!  просто  они  мешали  вести  тот  образ
жизни,  который  надежно  подвел  бы  его  к   спасению.   Осознание   этого
противоречия  повергло  поэта  в  глубокое  душевное  смятение,   умеряемое,
впрочем, писанием трактата. где он пытался со всей  откровенностью  обнажить
свое душевное состояние.
      Конфликт этот был  лишь  частным  случаем  конфликта  более  общего  и
философски  более  значимого:  конфликта  между  многочисленными   радостями
земного бытия и внутренней религиозной концепцией.
      К земным радостям Петрарка относил прежде  всего  окружающую  природу.
Он,  как  никто  из  современников,  умел  видеть  и  наблюдать   ее,   умел
наслаждаться травой, горами, водой,  луной  и  солнцем,  погодой.  Отсюда  и
столь частые и столь любовно написанные в его поэзии пейзажи.  Отсюда  же  и
тяга Петрарки “к перемене мест”, к  путешествиям,  к  возможности  открывать
для себя все новые и новые черты окружающего мира.
      К несомненным земным  радостям  относил  Петрарка  и  веру  в  красоту
человека и могущество  его  ума.  К  ним  же  он  относил  любое  творческое
проявление: будь то в живописи ( его суждения о Симоне Мартини и  Джотто  ),
в музыке, философии, поэзии и т. д. Но все это таило  и  множество  побочных
соблазнов, которых, по мнению Петрарки, человеку, по  слабости  его,  трудно
избежать. Отсюда и сомнения в абсолютной ценности земных радостей.
      Петрарка был поразительно восприимчив ко всему, что его окружало.  Его
интересовало и прошлое, и настоящее, и будущее. Поразительна  и  широта  его
интересов. Он писал о медицине и  о  качествах,  необходимых  полководцу,  о
проблемах воспитания и о распространении христианства,  об  астрологии  и  о
падении воинской дисциплины, о выборе жены  и  о  том,  как  лучше  устроить
обед.
      Петрарка превосходно знал античных мыслителей, но сам в области чистой
философии не создал ничего оригинального.  Критический  же  его  взгляд  был
цепок и точен. Много интересного написано им о практической морали.
      Сторонясь мирской суеты, Петрарка жил интересами времени, не был  чужд
и общественных страстей. Так, он был яростным патриотом. Италию он любил  до
исступления. Ее беды и нужды были его собственными, личными. Тому  множество
подтверждений. Одно из них - знаменитейшая канцона  “Италия  моя”.  Заветным
устремлением его было видеть Италию единой и  могущественной.  Петрарка  был
убежден, что только Рим может быть центром папства и империи.  Он  оплакивал
разделение Италии, хлопотал о возвращении  папской  столицы  из  Авиньона  в
Вечный город, просил императора Карла IV перенести туда же центр империи.  В
какой-то момент Петрарка возлагал надежды  на  то,  что  объединение  Италии
будет проведено усилиями Кола ди  Риенцо.  Самое  страшное  для  Петрарки  -
внутренние  раздоры.  Сколько   усилий   он   приложил,   чтобы   остановить
братоубийственную войну между Генуей и Венецией за торговое преобладание  не
Черном и Азовском морях!  Однако  красноречивые  его  письма  к  дожам  этих
патрицианских республик ни к чему не привели.
      Петрарка был не только патриотом. Заботило его и гражданское состояние
человеческого общежития вообще. Бедствия и нищета огорчали его, где  бы  они
не случались.
      Но ни  общественные  и  политические  симпатии,  ни  принадледность  к
церковному сословию не мешали основному его призванию ученого и  литератора.
Петрарка отлично понимал, что для этого нужна прежде всего  личная  свобода,
независимость ( тут и он мог бы воскликнуть, что  “служенье  муз  не  терпит
суеты” ). И надо сказать, что Петрарка умел добиваться ее повсюду,  где  ему
доводилось жить. Кроме, понятно, Авиньона - этого “нового  Вавилона”,  -  за
что он ненавидел его еще  и  особенно.  Именно  благодаря  такой  внутренней
свободе - хотя иной раз дело не обходилось без меценатов - Петрарке  удалось
создать так много и так полно выразить себя и свое  время,  хотя  многое  до
нас дошедшее осталось в незавершенном, не до конца отделанном виде.  Но  тут
уж свойство самого поэта: тяга к совершенству заставляла его возвращаться  к
написанному вновь и вновь. Известно, например,  что  к  таким  ранним  своим
произведениям, как “Африка”  и  “Жизнь  знаменитых  мужей”,  он  возвращался
неоднократно и даже уже накануне смерти.
      Петрарка был не только великим писателем, но и великим читателем. Так,
произведения античных авторов, которые он читал и перечитывал  с  неизменной
любовью, были для него не просто  интересными  текстами,  но  носили  прежде
всего отпечаток личности их авторов. Так и  для  нас  произведения  Петрарки
носят  отпечаток  одной  из  самых  сердечных  и  привлекательных  личностей
прошлого.
      Литературу  Петрарка  понимал  как  художественное  совершенство,  как
богатство духовное,  как  источник  мудрости  и  внутреннего  равновесия.  В
оценках же порой ошибался. Так, он полагал, что его “Триумфы” по  значимости
настолько же  превосходят  “Канцоньере”,  насколько  “Божественная  комедия”
превосходит дантовскую же “Новую жизнь”. Еще  он  ошибался  в  оценке  своих
латинских сочинений, кстати говоря,  количественно  превосходивших  писанное
им по-итальянски в пятнадцать раз! В сонете CLXVI Петрарка говорит,  что  не
займись он “пустяками” ( стихами на итальянском языке ),  “Флоренция  обрела
бы поэта, как Мантуя, как  Арунка  и  Верона”.  Флоренция  обрела  поэта  не
меньше, чем Вергилий и Катулл, и  подарила  его  Италии  и  всему  миру,  но
именно благодаря этим “пустякам”.


      Конечно же, главным произведением Петрарки является его “Книга песен”,
состоящая из 317 сонетов, 29 канцон, а также баллад, секстин и мадригалов.
      Стихи на итальянском языке ( или в просторечии,  “вольгаре”)  Петрарка
начал писать смолоду, не придавая им серьезного значения. В пору работы  над
собранием латинских своих посланий, прозаических писем и началом работы  над
будущей  “Книгой  песен”  часть  своих  итальянских  стихотворений  Петрарка
уничтожил, о чем он сообщает в одном письме 1350 года.
      Первую попытку собрать лучшее из  своей  итальянской  лирики  Петрарка
предпринял в 1336-1338 годах, переписав двадцать пять стихотворений  в  свод
так называемых “набросков” ( Rerum vulgarium fragmenta ). В 1342-1347  годах
Петрарка не просто переписал их в новый свод, но и  придал  им  определенный
порядок, оставив  место  для  других,  ранее  написанных  им  стихотворений,
подлежащих пересмотру. В  сущности,  это  и  была  первая  редакция  будущей
“Книги  песен”,  целиком  подчиненная  теме  возвышенной   любви   и   жажды
поэтического бессмертия.
      Вторая редакция осуществлена Петраркой между 1347 и  1350  годами.  Во
второй редакции  намечается  углубление  религиозных  мотивов,  связанных  с
размышлениями  о  смерти  и  суетности  жизни.  Кроме  того,   тут   впервые
появляется разделение сборника на две части:  “На  жизнь  Мадонны  Лауры”  (
начиная с сонета 1, как и в окончательной редакции ) и  “На  смерть  Мадонны
Лауры” ( начиная с канцоны CCLXIV,  что  также  соответствует  окончательной
редакции ). Вторая часть еще ничтожно мала по сравнению с первой.
      Третья редакция (1359-1362) включает уже 215 стихотворений, из которых
174 составляют первую  часть  и  41  вторую.  Затем  следует  еще  несколько
редакций.
      Седьмая редакция, близкая  к  окончательной,  которую  автор  отправил
Пандольфо Малатеста в январе 1373 года, насчитывает уже  366   стихотворений
( 263 и 103  соответственно  частям  ).  Восьмая  редакция  -  1373  год,  и
наконец, дополнение к рукописи, посланное  тому  же  Малатеста  -  1373-1374
годы.
      Девятую, окончательную, редакцию содержит так  называемый  Ватиканский
кодекс под номером 3195, частично автобиографический.
      По этому Ватиканскому кодексу, опубликованному фототипическим спосоьом
в 1905 году, осуществляются все новейшие критические издания.
      В Ватиканском кодексе между  первой  и  второй  частями  вшиты  чистые
листы, заставляющие предполагать, что автор намеревался включить еще  какие-
то стихотворения. Разделение частей сохраняется: в первой  -  тема  Лауры  -
Дафны ( лавра ), во второй - Лаура  -  вожатый  поэта  по  небесным  сферам,
Лаура - ангел-хранитель, направляющий все помыслы поэта к высшим целям.
      В окончательную редакцию Петрарка включил  и  некоторые  стихотворения
отнюдь  не  любовного  содержания:  политические  канцоны,   сонеты   против
авиньонской курии, послания к друзьям  на  различные  моралные  и  житейские
темы.
      Особую  проблему  составляет  датировка  стихотворений  сборника.  Она
сложна не потому, что Петрарка часто возвращался к  написанному  даже  целые
десятилетия спустя.  А  хотя  бы  уже  потому,  что  Петрарка  намеренно  не
соблюдал  хронологию  в  порядке   расположения   стихотворного   материала.
Соображения Петрарки  нынче  не  всегда  ясны.  Очевидно  лишь  его  желание
избежать тематической монотонности.
      Одно  лишь  наличие  девяти  редакций  свидетельствует  о  неустанной,
скрупулезнейшей работе Петрарки над “Книгой песен”. Ряд стихотворений  дошел
до нас в нескольких редакциях, и по ним можно судить  о  направлении  усилий
Петрарки. Любопытно, что в ряде случаев,  когда  Петрарка  был  удовлетворен
своей работой, он делал рядом с текстом соответствующую помету.
      Работа  над  текстом  шла  в  двух  главных   направлениях:   удаление
непонятности и двусмысленности, достижение большей музыкальности.
      На ранней стадии Петрарка стремился к формальной изощренности, внещней
элегантности, к тому, что так нравилось современникам и перестало  нравиться
впоследствии. С годами, с каждой новой редакцией, Петрарка заботился  уже  о
другом. Ему хотелось добиться возможно большей определенности,  смысловой  и
образной точности,  понятности,  языковой  гибкости.  В  этом  смысле  очень
интересно суждение Карло Джезуальдо  (  конец  XVI  -  начало  XVII  вв.  ),
основателя знаменитой Академии музыки, прославившегося  своими  мадригалами.
Про стих  Петрарки  он  писал:  “В  нем  нет  ничего  такого,  что  было  бы
невозможно в прозе”. А ведь эта тяга к произации стиха, в наше  время  особо
ценимая, в прежние времена вызывала осуждение.  В  качестве  образца  такого
намеренного упрощения стихотворной речи приводят XV сонет:

                  Я шаг шагну - и оглянусь назад,
                  И ветерок из милого предела
                  Напутственный ловлю...

                  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

                  Но вспомню вдруг, каких лишен отрад,
                  Как долог путь, как смертного удела
                  Размерен срок, - и вновь бреду несмело,
                  И вот - стою в слезах, потупя взгляд.

      В самом деле, отказавшись от стиховой разбивки и печатая этот текста в
подбор, можно получить отрывок ритмически упорядоченной  прозы.  И  это  еще
пользуясь переводом  Вяч.  Иванова,  лексически  и  синтаксически  несколько
завышенным.
      Странно,  что  такой  проницптельный  критик  и   знаток   итальянской
литературы, как Де Санктис, не увидел этой тенденции в Петрарке. Де  Сантосу
казалось, что Петрарке свойственно обожествление слова не по  смыслу,  а  по
звучанию. А  вот  Д’Аннунцио,  сам  тяготевший  к  словесному  эквилибризму,
заметил эту тенденцию.
      Единицей петрарковской поэзии является не слово, но стих или,  вернее,
ритмико-синтаксический отрезок,  в  котором  отдельное  слово  растворяется,
делается  незаметным.  Единице  же  этой  Петрарка  уделял  преимущественное
внимание, тщательно ее обрабатывал, оркестровал.
      Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в  себя
какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это  прекрасно  усмотрел
великий Г.Р. Державин, который в сврих переводах из Петрарки жертвовал  даже
сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.
      Показательно и то, что  Петрарка  относится  к  ничтожному  числе  тех
итальянских поэтов, чьи отдельные стихи стали пословичными.
      Как общая закономерность слово  у  Петрарки  не  является  поэтическим
узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встречающаяся  в  отдельных  его
стихотворениях  некоторая   “прециозность”   носит   скорее   концептуальный
характер. Тут можно было  бы  сослаться  на  сонет  CXLVIII,  первая  строфа
которого состоит из звучных географических названий.
      Интересно,  что  этот  рафинированно-виртуозный,  “второй”   Петрарка,
особенне бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам.  Эта
ложная  репутация,  сложившаяся   не   без   помощи   эпигонов-петраркичтов,
воспринимавших лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась  на  многих
переводческих работах. В частности, и у нас в России. Словесная  вычурность,
нарочитая усложненность синтаксиса в переводах - болезнь распространенная.
      К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. Она  надолго
если не заслонила, то значительно исказила “первого” и “главного”  Петрарку,
который и позволил ему стать одним из величайших поэтов мира.


      Различные поколения, в зависимости от своего  литературного  сознания,
господствующих эстетических вкусов, прочитывали  Петрарку  по-разному.  Одни
видели  в  нем  изощреннейшего  поэта,  ставившего  превыше   всего   форму,
словесное  совершенство,  видели  в  Петрарке  некую  идеальную  поэтическую
норму, едва ли не обязательную для подражания. Лругие ценили  в  нем  прежде
всего неповторимую индивидуальность,  слышали  в  его  стихах  голос  нового
времени. Одни безоговорочно  причисляли  его  к  “классикам”,  другие  с  не
меньшей горячностью к “романтикам”.
      Первое серьезное знакомство с Петраркой в России  произошло  в  начале
XIX века, когда  восприятие  его  было  в  значительной  степени  подсказано
именно  “романтической”   репутацией   Петрарки,   сложившейся   под   пером
теоретиков и практиков западноевропейского романтизма.  Последующая  история
русского Петрарки внесла  в  это  восприятие  существенные  поправки,  порой
предлагая в корне иные прочтения.

      Начало  знакомству  читающей  русской  публики  с  Петраркой   положил
известный поэт Костантин Батюшков, едва ли не первый  итальянист  в  России,
автор статей о Петрарке и Тассо.  В  конце  1800-х  годов  он  предпринимает
перевод одного из самых знаменитых петрарковских сонетов  (CCLXIX)  и  пишет
переложение канцоны  I,  названной  им  “Вечер”.Батюшков  не  соблюдает  тут
сонетной формы, а также изменяет содержание сонета “на  романтический  лад”.
Но именно таким пожелал видеть и увидел Петрарку романтический век.
      В значительной степени  продолжателем  такой  романтической  трактовки
Петрарки,  только  в   еще   более   сгущенном   виде,   без   отрезвляющего
батюшковского классицизма, выступил поэт Иван  Козлов.  Кстати,  он  перевел
тот же CCLXIX сонет, что и Батюшков, добавив к нему  еще  два  четверостишия
четырехстопного ямба,  а  заодно  и  “мечтание  души”,  “томление”,  “бурное
море”, “восточный жемчуг”, “тоску”, “утрату сердца”, “слезы”  и  “обманчивую
красу”. Козлов же переложил еще один сонет Петрарки в стансы. Начинается  он
так:

                  Тоскуя о подруге милой
                  Иль, может быть, лишен детей,
                  Осиротелый и унылый,
                  Поет и стонет соловей.

      Такое сентиментальное  исполнение  Петрарки  не  опровергается  и  уже
настоящим переводом других сонетов Петрарки (  CLIX  и  CCCII  ),  следанным
И.Коздовым на этот раз шестистонгым ямбом, имитирующим  плавный  французский
александрийский стих, и с соблюдением сонетной формы.
      Нет сомнений, что Петрарка был прочитан как свой, вполне романтический
поэт.  Петрарка  попал  в   надуманную   родословную   романтиков   “унылого
направления. Между тем  петрарковское  недовольство  собой,  его  acidia,  и
лежащая в  основе  “Книги  песен”  контроверза  между  влечениями  сердца  и
нравственными  абсолютами,  земным  и  надмирным,  страстным  стремлением  к
жизни, полной деятельности и любви, и возвышенными  помыслами  о  вечном  не
имеют ничего общего с ламентациями, разочарованностью и инертностью.
      Русских поэтов того времени привлекали лишь некоторые мотивы,  которые
они, изъяв из общего художественного контекста  вычитали  у  Петрарки.  Так,
вачитали  они  мотив  “поэта-затворника”,  мотив  мирной  сельской  жизни  в
противовес  суетной  городской.   Лирику   Петрарки   прочитали   как   свою
“вздыхательную” ( определение Батюшкова ).

      Вторая половина XIX века изобилует переводами из “Книги песен”.  Этому
способствовало как развитие филологической науки  в  целом,  так  и  русской
итальянистики  в  частности.  Научный   и   просветительки-популяризаторский
подход, мало сообразующийся с потребностями живой отечественной  литературы,
наложил на новые переводы определенный отпечаток. С точки зрения  буквы  они
стали  точнее,  быть  может,  формально  строже,  но  при  этом  они   стали
несомненно бездушнее, то есть приобрели  культурно-информационный  характер,
в сущности, не связанный с потребностями живой русской поэзии.
      Принципиально новую страницу в истории русского Петрарки открывает  XX
век. Связана она с русским символизмом, и прежде всего  с  именем  Вячеслава
Иванова.

      В самом деле, несомненная заслуга Вяч.Иванова как переводчика Петрарки
заключается в том, что он первый из крупных русских  литераторов  подошел  к
Петрарке не  “вдруг”,  а  во  всеоружии  основательнейших  филологических  и
историко-культурных познаний,  оставаясь  при  этом  изрядным  стихотворцем.
Мало того - подчиняя задачи перевода  не  просто  познавательным  культурным
целям, но насущным потребностям живой отечественной литературы.
      Вяч.Иванов,  вернув  Петрарку  в  треченто,  сумел  внушить   русскому
читателю живой к нему интерес и веру в реальность печальной повести о  Лауре
и Франческо.
      Путь, проторенный  Вяч.Ивановым,  оказался  соблазнительным.  По  нему
пошли, в сущности, почти все, кто брался за переводы Петрарки.
      Из переводчиков близкого к нам  времени  больше  и  длительнее  других
работал над Петраркой А.М.Эфрос. У него было много данных, чтобы  переводить
Петрарку:  эрудиция,  глубокая  начитанность   в   итальянской   литературе,
великолепное знание культуры Возрождения, итальянского языка.  Со  всем  тем
нового слова он так  и  не  сказал.  Как  переводчик  Петрарки,  он  шел  за
Вяч.Ивановым.  Ради  соблюдения  условий   стиха   ему   приходилось   порою
жертвовать  петрарковской  легкостью  и  изяществом.  Инверсии,   громоздкие
словосочетания у А.Э.Эфроса не результат продуманной  системы,  а  следствие
непреодоленного сопротивления стихового материала.
      Таким образом, и  по  сей  день  в  более  чем  полуторавековой  жизни
Петрарки в русской поэзии наиболее примечательными эпизодами  остаются  два:
первый связан с периодом русского романтизма, второй - со спорами  о  “новом
искусстве”. В обоих  случаях  русский  Петрарка  оказался  живым  участником
литературных схваток. Все другие факты из жизни Петрарки в России  относятся
не  столько  к  истории  русской   поэзии,   сколько   к   истории   русской
образованности.


      Список использованной литературы:

      1. Абрамсон М.Л. От Данте к Альберти. М.: “Наука”, 1979.
      2. Веселовский А.Н. Петрарка в поэтической исповеди “Canzoniere”. 1304-
1904. Спб., 1912.
      3. Ревуненкова Н.В. Ренессанское свободомыслие и идеология Реформации.
М.: “Мысль”, 1988
      4. Томашевский Н. Русский Петрарка. М.: “Правда”, 1984.
      5. Энциклопедический словарь юного историка  /  сост.  Елманова  Н.С.,
Савичева Е.М. М: “Педагогика-пресс”, 1994.