Конфликт и расстановка действующих лиц в Грозе А. Островского

Конфликт и расстановка действующих лиц в «Грозе».
«Общественный сад на высоком берегу Волги; за Волгой сельский вид». Такой
ремаркой Островский открывает «Грозу». Внутреннее пространство сцены
обставлено скупо: «две скамейки и несколько кустов» на гладкой высоте.
Действие русской трагедии возносится над ширью Волги, распахивается на
всероссийский сельский простор. Ему сразу же придается общенациональный
масштаб и поэтическая окрыленность.
В устах Кулигина звучит песня «Среди долины ровныя» — эпиграф, поэтическое
зерно «Грозы». Это песня о трагичности добра и красоты: чем богаче духовно
и чувствительнее нравственно человек, тем драматичнее его существование. В
песне, которая у зрителя буквально на слуху, уже предвосхищается судьба
героини с ее человеческой неприкаянностью («Где ж сердцем отдохнуть могу,
когда гроза взойдет?»), с ее тщетными стремлениями найти поддержку и опору
в окружающем мире («Куда мне, бедной, деться? За кого мне ухватиться?»).
Песня открывает «Грозу» и сразу же выносит содержание трагедии на
общенародный песенный простор. За судьбой Катерины— судьба героини народной
песни, непокорной молодой снохи, отданной за немилого «чуж-чуженина» в
«чужедальную сторонушку», что «не сахаром посыпана, не медом полита».
Песенная основа ощутима и в характерах Кудряша, Варвары. Речь всех
персонажей «Грозы» эстетически приподнята, очищена от бытовой
приземленности, свойственной, например, комедии «Свои люди — сочтемся!».
Даже в брани Дикого, обращенной к Борису и Кулигину: «Провались ты! Я с
тобой и говорить-то не хочу, с езуитом...»; «Что ты, татарин, что ли?»,—
слышится комически сниженный отзвук русского богатырства, борьбы-
ратоборства с «неверными» «латинцами»-рыцарями или татарами. В бытовой тип
самодура-купца Островский вплетает иронически обыгранные общенациональные
мотивы. То же и с Кабановой: сквозь облик суровой и деспотичной купчихи
проглядывает национальный тип злой, сварливой свекрови. Поэтична и фигура
механика-самоучки Кулигина, органически усвоившего вековую просветительскую
культуру русского XVIII века.
Люди «Грозы» живут в особом состоянии мира — кризисном, катастрофическом.
Пошатнулись опоры, сдерживающие старый порядок, и взбудораженный быт
заходил ходуном. Первое действие вводит нас в предгрозовую атмосферу жизни.
Временное торжество старого лишь усиливает напряженность. Она сгущается к
концу первого действия: даже природа, как в народной песне, откликается на
это надвигающейся на Калинов грозой.
Кабаниха — человек кризисной эпохи, как и другие герои трагедии. Это
односторонний ревнитель худших сторон старой морали. Хотя на деле она легко
отступает не только от духа, но и от буквы домостроевских предписаний.
«...Если обидят — не мсти, если хулят — молись, не воздавай злом за зло,
согрешающих не осуждай, вспомни и о своих грехах, позаботься прежде всего о
них, отвергни советы злых людей, равняйся на живущих по правде, их деяния
запиши в сердце своем и сам поступай так же»,— гласит старый нравственный
закон. «Врагам-то прощать надо, сударь!» — увещевает Тихона Кулигин. А что
он слышит в ответ? «Поди-ка поговори с маменькой, что она тебе на это
скажет». Деталь многозначительная! Кабаниха страшна не верностью старине, а
самодурством «под видом благочестия».
Своеволие Дикого в отличие от самодурства Кабанихи уже ни на чем не
укреплено, никакими правилами не оправдано. Нравственные устои в его душе
основательно расшатаны. Этот «воин» сам себе не рад, он жертва собственного
своеволия. Он самый богатый и знатный человек в городе. Капитал развязывает
ему руки, дает возможность беспрепятственно куражиться над бедными и
материально зависимыми от него людьми. Чем более Дикой богатеет, тем
бесцеремоннее он становится. «Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? —
заявляет он Кулигину.— Так ты знай, что ты червяк. Захочу — помилую, захочу
-раздавлю». Бабушка Бориса, оставляя завещание, в согласии с обычаем
поставила главным условием получения наследства почтительность племянника к
дядюшке. Пока нравственные законы стояли незыблемо, все было в пользу
Бориса. Но вот устои их пошатнулись, появилась возможность вертеть законом
так и сяк, по известной пословице: «Закон, что дышло: куда повернул, туда и
вышло». «Что ж делать-то, сударь! — говорит Кулигин Борису.— Надо стараться
угождать как-нибудь». «Кто ж ему угодит,— резонно возражает знающий душу
Дикого Кудряш,— коли у него вся жизнь основана на ругательстве?..» «Опять
же, хоть бы вы и были к нему почтительны, нешто кто ему запретит сказать-
то, что вы непочтительны?»
Но сильный материально, Савел Прокофьевич Дикой слаб духовно. Он может
иногда и спасовать перед тем, кто в законе сильнее его, потому что тусклый
свет нравственной истины все же мерцает в его душе: «О посту как-то, о
великом, я говел, а тут нелегкая и подсунь мужичонка; за деньгами пришел,
дрова возил. И принесло ж его на грех-то в такое время! Согрешил-таки:
изругал, так изругал, что лучше требовать нельзя, чуть не прибил. Вот оно,
какое сердце-то у меня! После прощенья просил, в ноги ему кланялся, право,
так. Истинно тебе говорю, мужику в ноги кланялся... при всех ему кланялся».
Конечно, это «прозрение» Дикого — всего лишь каприз, сродни его самодурским
причудам. Это не покаяние Катерины, рожденное чувством вины и мучительными
нравственными терзаниями. И все же в поведении Дикого этот поступок кое-что
проясняет. «Наш народ, хоть и объят развратом, а теперь даже больше чем
когда-либо,— писал Достоевский,— но никогда еще... даже самый подлец в
народе не говорил: «Так и надо делать, как я делаю», а, напротив, всегда
верил и воздыхал, что делает он скверно, а что есть нечто гораздо лучшее,
чем он и дела его». Дикой своевольничает с тайным сознанием беззаконности
своих действий. И потому он пасует перед властью человека, опирающегося на
нравственный закон, или перед сильной личностью, дерзко сокрушающей его
авторитет.
Против отцов города восстают молодые силы жизни. Это Тихон и Варвара,
Кудряш и Катерина. Бедою Тихона является рожденное «темным царством»
безволие и страх перед маменькой. По существу, он не разделяет ее
деспотических притязаний и ни в чем ей не верит. В глубине души Тихона
свернулся комочком добрый и великодушный человек, любящий Катерину,
способный простить ей любую обиду. Он старается поддержать жену в момент
покаяния и даже хочет обнять ее. Тихон гораздо тоньше и нравственно
проницательнее Бориса, который в этот момент, руководствуясь слабодушным
«шито-крыто», «выходит из толпы и раскланивается с Кабановым», усугубляя
тем самым страдания Катерины. Но человечность Тихона слишком робка и
бездейственна. Только в финале трагедии просыпается в нем что-то похожее на
протест: «Маменька, вы ее погубили! вы, вы, вы...» От гнетущего самодурства
Тихон увертывается временами, но и в этих увертках нет свободы. Разгул да
пьянство сродни самозабвению. Как верно замечает Катерина, «и на воле-то он
словно связанный».
Варвара — прямая противоположность Тихону. В ней есть и воля, и смелость.
Но Варвара — дитя Диких и Кабаних, не свободное от бездуховности «отцов».
Она почти лишена чувства ответственности за свои поступки, ей попросту
непонятны нравственные терзания Катерины: «А по-моему: делай, что хочешь,
только бы шито да крыто было» — вот нехитрый жизненный кодекс Варвары,
оправдывающий любой обман. Гораздо выше и нравственно проницательнее
Варвары Ваня Кудряш. В нем сильнее, чем в ком-либо из героев «Грозы»,
исключая, разумеется, Катерину, торжествует народное начало. Это песенная
натура, одаренная и талантливая, разудалая и бесшабашная внешне, но добрая
и чуткая в глубине. Но и Кудряш сживается с калиновскими нравами, его
натура вольна, но подчас своевольна. Миру «отцов» Кудряш противостоит своей
удалью, озорством, но не нравственной силой.