Рефераты - Афоризмы - Словари
Русские, белорусские и английские сочинения
Русские и белорусские изложения
 

Окаянные дни в судьбах и творчестве И. Бунина и А. Куприна

Работа из раздела: «Литература : русская»

                     Окаянные дни в судьбах и творчестве
                           И. Бунина и А. Куприна.



                                   Россия
                                  1998 год



      Октябрьская революция – часть русской истории, часть русской культуры.
Здесь слиты  воедино  и  триумф  и  драма  народа.  Начавшись  под  лозунгом
общечеловеческих  и  общероссийских  ценностей  она,  как  многие  революции
начала корчиться в судорогах насилия, террора, диктатуры. Насилие  не  могло
обойти и интеллигенцию, которая в силу  своей  духовности  активно  осуждала
произвол и жестокость. Большевистским лидерам не могли  импонировать  И.  А.
Бунин, М. Горький, В. Г. Короленко, поднимавшие свой голос в защиту  невинно
репрессированных. Большинство российской интеллигенции ещё до  революции  не
принимало  ленинских  идей,  а  после  революции,  не  увидев  осуществления
провозглашенных идеалов, уехали за границу.

      Бунин в пору  революции  выступил  охранителем  исконных,  стародавних
устоев. Как трагедию, как воцарение хаоса, слепой  стихии,  воспринял  Бунин
события 1917  года.  Он  часто  повторял  слова  Пушкина  о  «русском  бунте
бессмысленном  и  беспощадном».  Современник  Бунина  Д.  Мережковский   так
обозначил эту позицию в своей  книге  «Вечные  спутники»:  «Говорят,  что  я
государев холоп… что я не друг народа.  Конечно,  я  не  друг  революционной
черни, которая выходит на разбой,  убийства  и  поджог.  Я  ненавижу  всякий
насильственный переворот: всё насильственное, всякие  скачки  мне  противны.
Потому что они противны природе. » Те же мысли  высказывает  Бунин  в  своей
книге «Окаянные дни».  На  страницах  этой  книги  показаны  люди  толпы,  к
которым он относился по-разному:  кого-то  жалеет,  многих  ненавидит.  Этот
другой непривычный Бунин, он совсем не похож на аристократа,  академика,  но
даже в этих очень злых записях он выступает как  художник,  оскорблённый  не
только за себя, но и за Россию. Шкала  прежних  ценностей  была  для  Бунина
незыблемой, самоочевидной: «Подумать только, надо ещё объяснять то тому,  то
другому, почему именно не пойду служить  в  какой-нибудь  Пролеткульт!  Надо
ещё доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть  не  каждый
час  кому-нибудь  проламывают  голову,  и   просвещать   насчет   «последних
достижений в инструментовке стиха» какому-нибудь хряпе  с  мокрыми  от  пота
руками! Да порази её проказа до семьдесят седьмого  колена,  если  она  даже
«антиресуется» стихами!» (Окаянные дни»).
      Бунин покинул Россию в феврале 1920 года, через Константинополь, Софию
и Белград попал в Париж, где и обосновался, проводя лето в городке  Грас,  в
Приморских Альпах.

       Февральская революция 1917  года  застала  Куприна  в  Гельсингфорсе,
откуда он немедленно выехал в Петербург. В  потрясших  страну  переменах  он
увидел подтверждение своим мечтаниям о будущей, свободной и сильной  России.
С самых первых «дней свобод» Куприн  становится  темпераментным  газетчиком-
публицистом, а вскоре берётся  редактировать  эсеровскую  газету  «Свободная
Россия». В статьях  Куприна,  написанных  в  первые  месяцы  после  Октября,
отразилась двойственность и противоречивость его отношения к  революции.  Он
пишет о  «кристальной  чистоте»  вождей  большевиков,  но  выступает  против
конкретных  шагов  Советской  власти  –  продразвёрстки,  политики  военного
коммунизма;    писателя    страшат    насильственные    методы    подавления
контрреволюции.
      Куприн высоко ценит нравственный и духовный  подвиг  русского  народа,
его героическую историю и  свободолюбивые  традиции.  Он  исполнен  глубокой
веры в светлое будущее России: «Нет, не осуждена  на  бесславное  разрушение
страна, которая вынесла на своих плечах более  того,  что  отмерено  судьбою
всем  другим  народам.  Вынесла  татарское  иго,  московскую   византийщину,
пугачевщину,  крепостное  бесправие,  ужасы  аракчеевщины  и   николаевщины,
тяготы непрестанных и  бесцельных  войн,  начатых  по  почину  деспотических
шулеров или по капризу  славолюбивых  деспотов  –  вынесла  это  непосильное
бремя и  всё-таки  под  налётом  рабства  сохранила  живучесть,  упорство  и
доброту души… Вспомните декабристов, петрашевцев, народовольцев,  переберите
в  уме  весь  кровавый  синодик  наших  современников,  борцов,  сознательно
погибших на наших глазах за святое и сладкое слово – Свобода.…  Вспомните  и
нашу многострадальную литературу, этот термометр  угнетённого  общественного
самосознания.  Она  задыхалась,  принужденная  к  молчанию,  надолго  совсем
замолкала, временами жалко млела, но никогда и никто не мог поставить её  на
колени и приказать говорить холопским языком…»
      Но страшная разруха, надвигающаяся на  страну,  ужасает  Куприна.  Это
навязчивое слово встречало его  всюду:  он  натыкался  на  него  в  газетах,
манифестах  и  приказах,  в  вагонных  разговорах  и  в  семейной  болтовне.
Зловещие симптомы разрухи Куприн видит повсюду – и  в  бесконечных  очередях
за  хлебом,  и  в  разложении  петроградского  гарнизона,  и  в   начавшемся
неуклонном развале русской армии. У Куприна рождается  план  издания  газеты
для крестьянства «Земля» в связи с этим в декабре 1918 года  он  был  принят
В.И.Лениным. Однако изданию не суждено было  осуществиться.  Судьба  Куприна
была решена,  когда  в  октябре1919  года  войска  Юденича  заняли  Гатчину.
Куприн  был  мобилизован   в   белую   армию   и   вместе   с   отступающими
белогвардейцами покинул родину. Вначале он попадает в  Эстонию,  затем  –  в
Финляндию, а с 1920 года с женой и дочерью поселяется в Париже.

      28 марта 1920 года Бунин прибыл в Париж. Он пошёл в дом  №77 по рю де-
Гриннель, в русское посольство за  видом  на  жительство,  хотя,  собственно
говоря, жить было негде. В  посольстве  принимали  согласно  живой  очереди,
которая была чуть короче, чем площадь Согласия. Все  просили  как  милостыни
разрешение  жить  здесь,  а  сердцем  тянулись  туда.  Надежда  Тэффи,   уже
получившая «вид», опубликовала заметку:


                                 НОСТАЛЬГИЯ


                                           Пыль Москвы на старой ленте шляпы


                                                  Я как символ свято берегу…

      …Приезжают наши беженцы, изнеможённые, почерневшие от голода и страха,
отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы  наладить  новую  жизнь,  и
вдруг гаснут.
      Тускнеют глаза, опускаются вялые руки, и вянет душа, душа,  обращённая
на восток.
      Ни во что не верим, ничего не ждём, ничего не хотим. Умерли.
       Боялись смерти дома и умерли смертью здесь.
      Вот мы – смертью смерть поправшие.
      Думаем только о том, что теперь  там…  Интересуемся  только  тем,  что
приходит оттуда.

       В эмиграции  не  только  не  прервалась  внутренняя  связь  Бунина  с
Россией, но и ещё  более  обострилась  любовь  к  родной  земле  и  страшное
чувство потери дома. Россия навсегда останется не только «материалом», но  и
сердцем бунинского творчества. Только теперь Россия полностью отойдёт в  мир
воспоминаний, будет воссоздаваться памятью. Бунин говорил  Вере  Николаевне,
что «он не может жить в новом мире, что он принадлежит  к  старому  миру,  к
миру Гончарова, Толстого, Москвы, Петербурга; что поэзия  только  там,  а  в
новом мире он не улавливает её».
      Воздействие  эмиграции   на   творчество   Бунина   было   глубоко   и
последовательно. Как и прежде, он сдвигает жизнь и смерть,  радость  и  ужас
надежду и отчаяние. Но никогда ранее не выступало с такой  обостренностью  в
его произведениях ощущение бренности и обречённости всего сущего  -  женской
красоты, счастья, славы, могущества. Созерцая ток  времени,  гибель  далёких
цивилизаций, исчезновение царств («Город Царя Царей»,  1924),  Бунин  словно
испытывает  болезненное  успокоение,  временное  утоление  своего  горя.  Но
философские и исторические экскурсы и параллели не  спасали.  Бунин  не  мог
оставить мыслей о России. Как бы далеко  от  неё  он  ни  жил,  Россия  была
неотторжима от него. Однако это была отодвинутая Россия, не та,  что  раньше
начиналась за окном,  выходящим в сад; она была и словно не была, всё в  ней
встало под вопрос и испытание. В ответ на боль и сомнение  в  образе  России
стало яснее проступать то русское, что не  могло  исчезнуть  и  должно  было
идти из  прошлого  дальше.  Иногда,  под  влиянием  особо  тяжёлого  чувства
разрыва с родиной, Бунин приходил к  настоящему  сгущению  времени,  которое
обращалось в тучу, откуда  шли  озаряющие  мысли,  хотя  горизонт  оставался
беспросветен. Но сгущение  времени  далеко  не  всегда  приводило  во  мрак.
Напротив, Бунин стал видеть, ища надежды и опоры в  отодвинутой  им  России,
больше  непрерывного  и  растущего,  чем,  может  быть,  раньше,  когда  оно
казалось ему само сабой разумеющимся и не нуждалось в  утверждении.  Теперь,
как бы освобождённые разлукой от  застенчивости,  у  него  вырвались  слова,
которых он раньше не произносил, держал про себя, - и  вылились  они  ровно,
свободно  и  прозрачно.  Трудно  представить  себе,   например,   что-нибудь
просветлённое, как его «Косцы» (1921  г.).  Это  рассказ  тоже  со  взглядом
издалека и на что-то само по себе будто малозначительное: идут  в  берёзовом
лесу пришлые на Орловщину рязанские  косцы,  косят  и  поют.  Но  опять-таки
Бунину удалось разглядеть в одном  моменте  безмерное  и  далёкое,  со  всей
Россией  связанное;  небольшое  пространство  заполнилось,  и  получился  не
рассказ, а светлое озеро, в котором отражается великий град.
      Была, впрочем, одна проблема, которой Бунин не только не опасался,  а,
наоборот, всей душой шёл ей на встречу. Он  был  занят  ею  давно,  писал  в
полном смысле, и ни война, ни революция не могли  его  привязанность  к  ней
пошатнуть, - речь идёт о любви. Любовь  в  изображении  Бунина  поражает  не
только силой художественной изобразительности,  но  и  своей  подчинённостью
каким-то внутренним, неведомым человеку законам. Нечасто прорываются они  на
поверхность: большинство людей не  испытывают  их  рокового  воздействия  до
конца своих дней.  Такое  изображение  любви  неожиданно  придаёт  трезвому,
«беспощадному»  бунинскому таланту романтический отсвет.  Близость  любви  и
смерти, их сопряжённость  была  для  Бунина  фактом  очевидным,  никогда  не
подлежала   сомнению.   Однако    катастрофичность    бытия,    непорочность
человеческих  отношений  и  самого  существования  –  все  эти   излюбленные
бунинские темы после гигантских социальных  катаклизмов,  потрясших  Россию,
наполнились  новым,  грозным  значением.   «Любовь  прекрасна»   и   «любовь
обречена»  –  эти  понятия,  окончательно  совместившись,  совпали,  неся  в
глубине, в зерне каждого рассказа личное горе Бунина-эмигранта.
      Среди разных тем, которые поочерёдно занимали  Бунина,  в  это  время,
наблюдалось некоторое общее стремление. Это началось вскоре после того,  как
прошёл у него первый момент раздражения и  написались  выступления,  речи  и
полурассказы-полустатьи, которыми он отозвался на события,  занёсшие  его  к
иным берегам. Дальше, чем  чаще,  тем  подробней  стал  возвращаться  в  его
рассказы образ России, которую он знал  и  теперь  заново  передумывал,  тем
больше была заметна их близость и тяготение друг к  другу.  Порой  это  были
целые серии, состоявшие из рассказов-зарисовок, законченных, казалось бы,  и
в то же время открытых,  указывающих  куда-то  дальше  («Русак»,  «В  саду»,
«Подснежник» и т. д.), - как эскизные листы  из  одного  итого  же  альбома;
иногда  что-нибудь  покрупнее,  как  уже  готовый  фрагмент,  какой-то  угол
картины, которую предстоит написать («Далёкое»), -  но  так  или  иначе  это
целое всё настойчивее напрашивалось, обозначалось.  Где-то  внутри  его  уже
готовилась  и  выступала  вперёд  «Жизнь   Арсеньева»,   огромное   полотно,
запечатлевшее старую Россию.
      В эту пору  в  восприятии  современников  Бунин  предстаёт  как  живой
классик. В  1933  году  он  первым  среди  русских  писателей  был  удостоен
Нобелевской премии в области литературы
      В годы войны Бунин закончил книгу рассказов  «Тёмные  аллеи»,  которая
вышла впервые в Нью-Йорке в 1943 году. Книга эта целиком  о  любви.  «Всякая
любовь – великое счастье, даже если она не разделена» - эти слова  из  книги
могли  бы  повторить  все   «герои-любовники»   у   Бунина.   При   огромном
разнообразии  индивидуальностей,  социального  положения  –  они   живут   в
ожидании  любви,  ищут  её  и,  чаще  всего,  опалённые  ею,  гибнут.  Такая
концепция  сформировалась  в  его   творчестве   ещё   в   предреволюционное
десятилетие.
      Как поэт Бунин оттачивал и  совершенствовал  свой  дар,  однако  здесь
муза, вдохновение посещали его нечасто. Немногочисленные  стихи,  написанные
в эмиграции, пронизаны чувством одиночества, бездомности и тоски по России:

                  У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…
                  Как горько было сердцу молодому,
             Когда я уходил с отцовского двора,
                  Сказать прости родному дому!

             У зверя есть нора, у птицы есть гнездо…
                  Как бьётся сердце, горестно и громко,
             Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом
                  С своей уж ветхою котомкой!

      Нетрудно заметить, что и с точки зрения житейской, и  с  точки  зрения
исторической последнее двадцатилетие его долгой жизни оказалось  рассеченным
пополам:   первое,   «мирное»   десятилетие   отмечено    его    нобелевским
лауреатством,  спокойной  и  сосредоточенной  работой  над  романом   «Жизнь
Арсеньева»,  относительной  материальной  обеспеченностью  и   окончательным
признанием его таланта; десятилетие  следующее  принесло  оккупацию  Франции
гитлеровскими войсками, голод и страдания писателя  в  отрезанном  Грасе,  а
затем – тяжёлую болезнь и медленное угасание  в  подлинной  нужде  и  гордой
бедности.
      В ночь на 8 ноября 1953 года Бунин  скончался  в  Париже,  в  скромной
квартирке на улице Жака Оффенбаха.

      При содействии Бунина Куприны поселились в парижском  квартале  Пасси,
почему-то облюбованном русскими эмигрантами,  которые  говорили:  «Живём  на
Пассях». На улице, носящей имя опереточного композитора  Жака  Оффенбаха,  в
одном доме  и  на  одном  этаже  с  Буниным  была  снята  четырёх  комнатная
меблированная квартира.
      Александр Иванович тяжело переносил  жизнь  на  чужбине,  ему  претили
нравы эмигрантской среды. «Чем талантливее  человек,  тем  труднее  ему  без
России», - пишет он в одном из писем. Куприн всегда любил  Россию  горячо  и
нежно. Но только в разлуке  с  ней  смог  найти  слова  признания  и  любви.
Теперь, ничем не сдерживаемые, они вылились чисто и  светло  в  непрестанной
тоске и тяге «домой»:  «Есть,  конечно,  писатели  такие,  что  их  хоть  на
Мадагаскар посылай на вечное поселение – они и там  будут  писать  роман  за
романом, а мне всё надо родное, всякое – хорошее, плохое –  только  родное».
В этом, быть может, проявилась особенность художественного  склада  Куприна.
Он накрепко, больше, нежели И. А. Бунин или И. С.  Шмелев,  был  привязан  к
малым и великим сторонам русского быта,  многонационального  уклада  великой
страны.  Но  теперь  быт  исчез.  Исчезли  рабочие,  подневольные  страшного
Молоха,  исчезли  великолепные  в  труде  и  в  разгуле   крымские   рыбаки,
философствующие армейские поручики и  замордованные  рядовые.  Новых  людей,
новой России  Куприн  не  видит.  Перед  его  глазами  не  привычный  пейзаж
обнаженной Москвы, не панорама дикого Полесья, а  чистенький  «Буа-булонский
лес» или такая нарядная и такая чужая природа французского  Средиземноморья…
Он делает очерковые зарисовки о Париже,  Югославии,  юге  Франции,  но  само
«вещество» поэзии способен  найти  по-прежнему  во  впечатлениях  от  родной
русской   действительности.   Напрасно   художник   старается   по    памяти
восстановить знакомый уклад и силой воображения «вдвинуть» его в чужой  мир.
Быт уходит, как песок сквозь пальцы. Он  дробится  на  мелкие  крупинки,  на
капли. Недаром цикл своих миниатюр в  прозе,  вошедших  в  сборник  «Елань»,
писатель  так  и  называет  «рассказы  в  каплях».   Он   помнит   множество
драгоценных мелочей, связанных  с  Родиной,  помнит,  что  «еланью»  зовётся
«загиб в густом сосновом лесу,  где  свежо,  зелено,  весело,  где  ландыши,
грибы, певчаие птицы и  белки»;  что  «вереей»  куртинские  мужики  называют
холм, торчащий над болотом; он помнит, как с кротким звуком «пак!»  лопается
весенней ночью набрякшая почка и как вкусен кусок чёрного хлеба,  посыпанный
крупной солью. Но эти детали подчас  остаются  мозаикой  –  каждая  сама  по
себе, каждая отдельно.
      Куприн постоянно чувствует себя заключенным в  некий  магический  круг
мелкотемья. И, подобно другим писателям  русского  зарубежья,  он  посвящает
своей юности самую крупную и значительную вещь –  роман  «Юнкера».  «Юнкера»
не  просто  «домашняя»  история  Александровского   училища   на   Знаменке,
рассказанная одним из её питомцев. Это повесть о старой «удельной» Москве  –
Москве  «сорока  сороков»,  Иверской  часовни  и  Екатерининского  института
благородных девиц, что на Царицынской  площади,  вся  сотканная  из  летучих
воспоминаний. Несмотря на обилие света, празднеств  –  «яростной  тризны  по
уходящей зиме», великолепия бала в Екатерининском институте, нарядного  быта
юнкеров-александровцев, это печальная книга. Вновь и вновь  с  «неописуемой,
сладкой горьковатой и нежной грустью» писатель мысленно обращается  к  своей
Родине.
      «Живёшь в  прекрасной  стране,  среди  умных  и  добрых  людей,  среди
памятников величайшей культуры, - писал Куприн в очерке «Родина». –  Но  всё
точно  понарошку,  точно   развёртывается   фильм   кинематографа.   И   вся
молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь во  сне  и  не  видишь  в
мечте ни  Знаменской  площади,  ни  Арбата,  ни  Поварской,  ни  Москвы,  ни
России».  Этим  чувством  безудержной   хронической   ностальгии   пронизано
последнее крупное произведение Куприна – повесть «Жанета».
      Самым горьким чувством  Куприна было острое ощущение своей ненужности.
Художник Билибин в конце 1936 года получил разрешение вернуться  на  Родину.
В разговоре с советским послом  В.  П.  Потемкиным  был  затронут  вопрос  о
возможном возвращении в СССР  самых  лучших  и  достойных  людей  эмиграции.
Говорили и о Куприне. Перед отъездом Билибин пригласил Александра  Ивановича
к себе в гости. Сидя за столом, он много с  восторгом  говорил  о  Советском
Союзе и о причинах, побудивших его вернуться домой. Куприн вдруг ожил,  весь
заговорился и вдруг воскликнул: «Боже, как я вам завидую!»  Билибин  спросил
его, – почему же он не последует его примеру?  Но  Куприн  остро  чувствовал
свою  вину  перед  Родиной,  переживал  свой  отъезд  и  некоторые   статьи,
написанные  под  влиянием  первых  лет  эмиграции.  Он  не  мог  поверить  в
возможность возвращения. Очень скоро разрешение  вернуться  на  родину  было
получено, все визы были оформлены. В мае 1937 года Куприн с женой  прибывают
в  Москву,  встречают  горячий  приём  писательской  общественности,   новых
поколений своих читателей.  Он  публикует  очерк  «Москва  родная»,  у  него
созревают новые творческие планы. Однако здоровье Куприна было подорвано,  в
августе 1938 года он  скончался.  Похоронен  Куприн  в  Санкт-Петербурге  на
Литераторских мостках Волкова кладбища.



      Список литературы:

     1. Русская литература хх века. Л.  А.  Трубина.  Москва.  Издательство
        «Флинта», издательство «Наука». 1998 г.
     2. Куприн. Олег Михайлов. Москва. «Молодая гвардия». 1981 г.
     3. Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции ( 1920  –  1953  ).  Москва.
        «Молодая гвардия». 1989 г.
     4.  Русская  литература  хх  века.  «Скрин»   Москва.   «Траст-Имаком»
        Смоленск. 1995 г.
     5.   Русские   писатели.   Биобиблиографический    словарь.    Москва.
        «Просвещение». 1990 г.
     6.  Материалы к изучению истории СССР. 10 класс. Москва – 1989 г.

ref.by 2006—2022
contextus@mail.ru